Продолжение. Начало темы здесь. Предыдущее здесь.

О том, что в душе человека могут обитать толпы разных личностей, прекрасно знают и Розанов, и Галковский. В примечании №3 к примечанию №2 БТ (буду для краткости так называть произведение Галковского и не буду больше указывать номера примечаний) сказано:

Он (Розанов, – примечание мое. И.С.) писал:

«В собственной душе я хожу как в саду Божьем. И рассматриваю, что в ней растёт, с какой-то отчуждённостью. Самой душе своей – я чужой. Кто же я? Мне только ясно, что много „я“ в „я“ и опять в „я“. И самое внутреннее смотрит на остальное с задумчивостью и без участия».

Судьба Розанова это пример и опыт максимального осуществления русской личности и способ её существования в мире: распускания, но не погашения в окружающем ничто. Он распустил свой логос, и тот повис в реальности гигантской паутиной национального мифа. Дешифровать его, разъять извне нельзя, но можно воспроизвести изнутри, повторить расово идентичный опыт.

Эта книга, имеющая трехпорядковую структуру, и является такой попыткой, а следовательно, и попыткой создания вывернутого, специально приспособленного для восприятия другими внутреннего мира. Мир этот принадлежит некоему конкретному человеку, со всеми его слабостями и комплексами, и одновременно безмерному вневременному логосу. Далее в тексте свое личностное начало я буду именовать «Одиноковым».

Опыт свободного ассоциативного мышления по отношению к творчеству Розанова вторичен и поэтому обладает рядом особенностей: сжатостью во времени, большей пространственной плавностью и мягкостью, а главное, гораздо большей рациональностью. Рациональность эта заключается прежде всего во вторичном упорядочении ассоциаций и создании максимально плотной смысловой переплетённости, порождающей антропоморфность фантазий (то есть явный мифологизм). Текст превращается в личность или, точнее, в целую группу личностей, находящихся в драматическом взаимодействии. Иными словами, в отличие от Розанова миф Одинокова гораздо более порождён, то есть более приемлем и адаптирован к восприятию.

Вот опять «целая группа личностей». Что она собой представляет, в принципе, можно понять, прочитав вдоль и поперек весь гипертекст Галковского. И это будет, уверяю, полезное и захватывающее чтение. Я же здесь задамся только одним вопросом: а все-таки кто там, в этом тексте, главный герой? Что такое это «самое внутреннее» розановское «я», которое «смотрит на остальное с задумчивостью и без участия»? И кто такой «Одиноков» Галковского?

Сначала о Розанове. После того, как он написал «Апокалипсис нашего времени», к нему пришли отец Флоренский, ректор Московской духовной академии Андреев и ещё кто-то. И стали что-то гоношить насчет недопустимости нападок на христианство. Буквально: прекрати, а то мы с тобой не будем дружить. Николай Лосский, который описывает это в своей «Истории русской философии» говорит: «Розанов ответил им, сознавая, очевидно, в себе или около себя какую-то демоническую силу: «Не трогайте Розанова: для вас будет хуже». И действительно, в следующем году всех их постигло серьёзное несчастье».

Лично я совершенно не сомневаюсь в том, что из него в тот момент говорило одно из его многочисленных «я». Но ни в коей мере не склонен демонизировать Розанова, тем более – в христианском ключе. Ну, сознавал он «какую-то демоническую силу», бывает. И что? Что вы лезете к человеку со своей детской моралью: нельзя, прекрати, а то не будем с тобой в одной песочнице играть. В таких случаях ответ посвященного в мистерии человека всегда одинаков: ну и пошли на хуй! Они и пошли. Не знаю, были ли они буквально закляты этим великим русским заклинанием (оно и считается-то нецензурным лишь потому, что действенно), но несчастья случились. А это значит, что говоривший из Розанова имел власть и силу. Кто же он? Будем помаленьку разбираться, а пока что вернемся к БТ.

Согласно Галковскому (или кому-то внутри него), БТ является «попыткой создания вывернутого, специально приспособленного для восприятия другими внутреннего мира. Мир этот принадлежит некоему конкретному человеку, со всеми его слабостями и комплексами, и одновременно безмерному вневременному логосу». Следующее предложение: «Далее в тексте свое личностное начало я буду именовать «Одиноковым». И все. Но читателю, может быть, интересно знать, как «далее в тексте» писатель будет именовать этот «безмерный вневременный логос»? Или он что – этот логос – нечто совсем безличное, просто какая-то «рациональность»? Тогда извините. Но ведь в следующем же абзаце сказано, что благодаря некоему вторичному (авторскому) упорядочению ассоциаций, «текст превращается в личность или, точнее, в целую группу личностей, находящихся в драматическом взаимодействии». У меня нет сомнений в том (что бы там автор ни думал), что среди этих личностей есть и личность «безмерного логоса». Но как зовут эту личность? Не дает ответа.

Вообще-то, конечно, и так ясно, что речь идет о Василии Васильевиче Розанове. Это он «распустил свой логос, и тот повис в реальности гигантской паутиной национального мифа». Распущенность эту «разъять извне нельзя, но можно воспроизвести изнутри, повторить расово идентичный опыт». М-да, висящий, а не стоящий логос – это, может быть, очень национально. Но, знаете, таким логосом разъять вообще ничего нельзя. И никого нельзя им поять. В логической импотенции и заключена основная проблема русской интеллигенции. И я бы даже назвал эту проблему одиноковщиной (от имени героя «Тупика», что характерно – тоже бесконечного, или «безмерного»). Но я бы не стал воспроизводить этот печальный «расово идентичный опыт» ни изнутри, ни снаружи. Просто не решился бы.

А Галковский решился. Честь ему за это и хвала. Я серьезно. Он действительно проделал тяжелейшую работу. И тяжесть не в том, что надо было прочитать много книг, сделать из них выписки и поставить в ассоциативные ряды, с очень умными и одновременно эмоционально точными комментариями. Тяжесть в том, что этот интеллигентский ужас нельзя безнаказанно пережить, просто невозможно выдержать. Даже читать это трудно: ломает. А написать и вообще невозможно. Галковский сделал невозможное. Как? Да при помощи Розанова, который не только развесил свой логос в реальности, но еще и развесил его «паутиной национального мифа».

Какой национальности принадлежит этот паутинообразный миф? Я пока опасаюсь точно сказать, какой именно. Во всяком случае – явно не исконно русской. Но в том, что сбоку от паутины всегда сидит паук, ожидая добычи, можно не сомневаться. Галковский как раз и говорит (в примечании, процитированном в предыдущем посте): «Автор постоянно рвёт «паутину розановщины», но всё же не вырывается из неё, а, чувствуя пустоту «отстранения», сразу же испуганно зарывается в обрывки розановских мыслей, их лоскутки, и в них как-то теряется, запутывается, «растворяется».».

Таким образом, вопрос об имени, который я здесь все время повторяю, можно сформулировать конкретней: как зовут этого паука? Понятно, что можно назвать его и Василием Васильевичем. Но в душе-то у Розанова множество всяческих «я». По крайней мере одно из них можно описать как паучье (что Галковский и делает, не знаю, насколько сознательно). И, возможно, это тот самый паук, который «смотрит на остальное с задумчивостью и без участия». Или тот самый, что говорит Флоренскому и прочим попам: «Не трогайте Розанова: для вас будет хуже» (и происходят несчастья). Допускаю, что это еще и олицетворенный «безмерный вневременной логос» А скорее – все вместе. Нечто нечеловеческое. Паучье. Национальное? Если и так, то – не имеющее прямого отношения ни к одной из ныне существующих наций.

Как его описать? Ну, во-первых, это существо очень не любит евреев (эти просто всегда лезут вперед). Но не жалует оно и хохлов, и татар, и англичан, и узбеков… И русских оно тоже не любит. Тем не менее, оно весьма озабочено проблемами русской культуры, в широком смысле: от литературы до администрации, от армии до религии. Причем, какой-нибудь крестьянин, рабочий, труженица пизды или домработница с точки зрения этого существа – полные ничтожества. А вот офицерик, чиновник, интеллигент – это да. Стоят внимания, хотя, конечно, и среди этого контингента мало попадется по-настоящему достойных людей. Да их почти нет, но вот в целом правящий класс – это если и не перл творения, то, во всяком случае, нечто, к чему можно проявить интерес и сочувствие. Хотя бы уже просто потому, что в результате революции он практически уничтожен и лишь потом стал кое-как постепенно возрождаться.

Короче: паучье «я» – это нечто причастное правящему классу России, «я» русского образованного общества, соборная, так сказать, личность российской элиты. Но почему же эта личность такая несимпатичная и даже страшная: паук? А задумайтесь, что представляет собой этот класс? Уж так повелось на Руси со времен первых Рюриковичей, что это – многонациональный сброд, пополнявшийся на протяжении истории татарами, поляками, немцами, евреями… Кем угодно. Коренными национальностями, впрочем, тоже. Этот интернационал, перемешавшись внутри себя, образовал новую национальную общность: российскую элиту, носительницу классической русской культуры, которую все немного изучали в школе. Коды именно этой культуры Галковский и называет, пожалуй, «безмерным вневременным логосом». И это правильно: интернациональный паук, конечно, говорит на русском языке, но к русскому народу имеет весьма опосредованное отношение. Как и к другим народам, населяющим Россию.

Должен предостеречь: здесь речь уже не идет о каких-то конкретных людях. Речь идет о паукообразной личности, которая может поселиться, в душе любого живого человека – в виде одного из его внутренних «я». Розанов был одержим этим пауком, теперь им одержим и Галковский, о чем откровенно рассказывает в своем БТ. Правда, он, видимо, думает, что одержим он личностью Розанова. Но вопрос: какой из них? Из текста БТ совершенно очевидно, что розановским пауком. И это ужасно. Потому что паук, хоть и раскидывает паутину «безмерного вневременного логоса», играющего пленительными красками высокой культуры, сам по себе абсолютно бесчеловечен, холоден, жесток и безжалостен к своим носителям. Это нечто абсолютно чуждое человеку как таковому. Какой-то робот, мертвяк, марсианин, не считающийся с теми, в ком он поселяется. На одном из сайтов Галковского он изображен довольно реалистично.

А если вести речь о какой-то национальной идентичности этой паукообразной личности, «развесившей паутину национального мифа», то – не смейтесь! – следует говорить о Древнем Египте. В конце жизни Розанов, как итог и завещание потомкам, писал одновременно две книги: «Апокалипсис нашего времени» и «Возрождающийся Египет». И свободно перебрасывал целые куски из одной в другую. Этому факту почему-то придают слишком мало значения, а между тем прекрасно известна некая монументальная египтоподобность Советской цивилизации. И если Розанов в чем-то пророк, то именно в этом провидении грядущего Египта. Собственно, он писал даже не две книги, а одну книгу, разветвляющуюся на две. Объединяя, это можно назвать: «Апокалипсис нашего времени и возрождающийся Египет». Или еще точнее: Возрождающийся в апокалипсисе нашего времени Египет».

Продолжение